Неточные совпадения
Самгин решал вопрос:
идти вперед или воротиться назад? Но тут из двери мастерской для починки швейных
машин вышел не торопясь высокий, лысоватый человек с угрюмым лицом, в синей грязноватой рубахе, в переднике; правую руку он держал в кармане, левой плотно притворил дверь и запер ее, точно выстрелив ключом. Самгин узнал и его, — этот приходил
к нему с девицей Муравьевой.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать
к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее
пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная
машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как
машина.
Развитие в материальном плане
идет от элементарного природного организма
к сложной искусственной
машине.
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по
машине и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да
пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии всю ночь на улице и провалялся, ан
к утру горячка, а тем временем за ночь еще собаки обгрызли.
Петр Васильич остался, а Матюшка
пошел к конторе. Он
шел медленно, развалистым мужицким шагом, приглядывая новые работы. Семеныч теперь у своей
машины руководствует, а Марья управляется в конторе бабьим делом одна. Самое подходящее время, если бы еще старый черт не вернулся. Под новеньким навесом у самой конторы стоял новенький тарантас, в котором ездил Кишкин в город сдавать золото, рядом новенькие конюшни, новенький амбар — все с иголочки, все как только что облупленное яичко.
Я покорно
пошел, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз нельзя было поднять, все время
шел в диком, перевернутом вниз головой мире: вот какие-то
машины — фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами
к потолку люди, и еще ниже — скованное толстым стеклом мостовой небо. Помню: обидней всего было, что последний раз в жизни я увидел это вот так, опрокинуто, не по-настоящему. Но глаз поднять было нельзя.
Я закрыл глаза, сел на ступенях, идущих наверх,
к Машине. Должно быть,
шел дождь: лицо у меня мокрое. Где-то далеко, глухо — крики. Но никто не слышит, никто не слышит, как я кричу: спасите же меня от этого — спасите!
R-13, бледный, ни на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), — спустился, сел. На один мельчайший дифференциал секунды мне мелькнуло рядом с ним чье-то лицо — острый, черный треугольник — и тотчас же стерлось: мои глаза — тысячи глаз — туда, наверх,
к Машине. Там — третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым ветром, — преступник
идет, медленно, ступень — еще — и вот шаг, последний в его жизни — и он лицом
к небу, с запрокинутой назад головой — на последнем своем ложе.
— Теперича, ежели Петенька и не шибко поедет, — опять начал Порфирий Владимирыч, — и тут
к вечеру легко до станции железной дороги поспеет. Лошади у нас свои, не мученные, часика два в Муравьеве покормят — мигом домчат. А там — фиюю!
пошла машина погромыхивать! Ах, Петька! Петька! недобрый ты! остался бы ты здесь с нами, погостил бы — право! И нам было бы веселее, да и ты бы — смотри, как бы ты здесь в одну неделю поправился!
Послали звать, а его дома не оказалось, швейцар же говорит:
к Палкину
машину слушать ушли…
— Видел я его даве: орелко… Нет, Матвеевна, не ладно. Ты куда, барин? — спросил меня старик, когда я
пошел от вашгерда. — На
машину? Ну, нам с тобой по дороге. Прощай, Матвеевна. А ты, Лукерья, что не заходишь
к нам? Настя и то собиралась
к тебе забежать, да ногу повихнула, надо полагать.
«И прочие чувства… — думал он. — Это правда, что никаких чувств не было…
Пойду сейчас
к начальству расписываться… а разве это с чувствами делается? Так, зря… Поздравительная
машина…»
Христос же, «грядущий на облаках небесных с силою и
славою многою» [Мф. 24:30.], судья и воскреситель, есть, скорее, угроза, нежелательный deus ex machina [Бог из
машины (лат.) — в древнегреч. театре «механический Бог», чье появление на сцене приводило
к неожиданной развязке драмы.], нежели Тот, кому вопиет «Дух и Невеста»: ей, гряди!
Чем ближе приближался корвет
к Кронштадту, тем сильнее росло нетерпение моряков. Несмотря на то, что Игнатий Николаевич, любовно хлопотавший в своей «машинке», как он нежно называл
машину «Коршуна», пустил ее «вовсю», и корвет, имея еще триселя,
шел узлов до десяти, всем казалось, что «Коршун» ползет, как черепаха, и никогда не дойдет. И каждый считал своим долгом покорить Игнатия Николаевича за то, что ход мал.
Навернула
машина на колеса, сколько ей верст до Питера полагается, — и стоп. Вышел родитель из вагона, бороду рукой обмел, да так, не пивши, не евши,
к военному министру и попер. Дорогу не по вехам искать: прямо от вокзалу разворот до Главного штабу
идет, пьяный не собьется.
Сегодня, для разнообразия, ходили на Финляндскую железную дорогу и смотрели, как
машина свистит, а также порешили, что я завтра
иду к ейному тятеньке и буду за нее свататься.
Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо
идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, — так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила
к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную
машину.